Фашисты [litres] - Кирилл Викторович Рябов

– А сам он что сказал?

– Что мне без него будет лучше. Самая тупая в мире отмазка. А ваша что сказала?

– Наоборот. Что ей без меня будет лучше.

– Он очень хороший. Ей с ним будет хорошо.

Шилкин затянулся и налил себе вина.

– А она его сожрёт, – сказала Людмила. – Я это в переписке увидела. Эта стерва его сразу стала гнуть. Вас она гнула?

– Покажите мне их переписку.

– Не смогу. И хорошо. Это слишком жёстко.

– Почему не сможете?

– Потому что, когда он утром увидел оповещение, что в его профиль зашли, он сразу сменил пароль. И меня выкинуло. Тоже хорошо. А то бы я, наверное, неделю это читала не отрываясь и умерла с голоду.

– Я думаю, – сказал Шилкин, – надо как-то попробовать забыть о них и устроить личную жизнь. Мы довольно молоды ещё…

– На что это вы намекаете? – спросила Людмила.

– Да я не намекаю. Я не про то, что нам надо сойтись. Это глупо, конечно. Ну, не глупо, но странно, наверное.

– Погодите-погодите. А вы что, не хотите её вернуть?

– Кого? Риту?

– Да, Риту, Риту, Риту. Риту!

– А вы хотите вернуть вашего, что ли?

– Конечно, – сказала Людмила. – Безусловно. Знаю, будет сложно, но я всё для этого сделаю. И верну его. Завтра я собираюсь поехать к одной ведьме, она, говорят, возвращает мужей.

– Вы серьёзно?

– Я серьёзно, да. Она живёт за городом. Я с ней связалась вчера. Она меня позвала. Сказала, он в кровавых слезах приползёт. Нужна его фотография, волосы. У меня всё это есть.

– Ну, повезло, что он не лысый, – сказал Шилкин.

– И, кстати, держите кулаки, как только он бросит её, она к вам вернётся. Не говорите, что вам этого не надо. Думаете, я не заметила, что вы себе на руке вырезали?

– Это давно было, – сказал Шилкин.

Людмила, не вставая, кинула окурок в раковину.

– Вас это никогда не отпустит. Это хуже героина.

– Поживём – увидим, – сказал Шилкин.

Надо же было что-то сказать.

Они сидели до глубокой ночи, выпили обе бутылки вина. Людмила сильно опьянела. Шилкин подумал, что пора домой.

– Откроете мне дверь? Я там с замками не смог разобраться.

– Да-да, – сказала Людмила. – Могли бы и остаться. Но не хотите – как хотите. Вообще правильно. Я замужняя женщина и не должна ночевать с посторонними мужчинами.

– Доброй ночи, – сказал Шилкин. – Берегите себя.

Он вышел на улицу, закурил и посмотрел на небо. Мерцали далёкие звёзды. Голова вдруг закружилась, и космос полетел ему навстречу. Шилкин покачнулся, но устоял.

Людмила уснула поперёк кровати и захрапела. Ей снился бывший муж. Маленький, как гном, в костюме обезьянки он ловко танцевал посреди гостиной, а она неудержимо смеялась, глядя, как подпрыгивает его облезлый плюшевый хвост.

Полина хорошо помнила, как умер её отец. Это случилось в последний день весны пятнадцать лет назад. Она возвращалась из школы, сдав учебники за пятый класс. Погода выдалась паршивая, моросил тёплый дождик, и вдалеке слышались раскаты грома. Полина вышла на мост через широкую реку, делившую город на две части, и увидела очень толстую, всклокоченную женщину в самодельном сарафане. Та бежала навстречу, размахивая крупными, как у борца, руками.

– Полька! – закричала женщина издалека. – Быстрей, быстрей! Началось! Бежим, надо успеть попрощаться…

Это была тётя Люся, старшая сестра матери. Она схватила Полину за руку и потащила за собой. В груди у тёти Люси клокотало и хлюпало. Через тридцать шагов она остановилась, согнулась и уперлась руками в колени.

– Ой, не могу, Полька, – сказала она.

Вся красная и мокрая. От её головы шёл пар.

– Беги, Полька, беги скорее, надо успеть попрощаться.

Полина побежала, хотя ей было страшно и не хотелось никуда бежать, а тётя Люся кричала в спину:

– Беги, Полечка, торопись, я тоже сейчас догоню…

Отец лежал в комнате на кровати, рядом стояли его родители, брат, мать Полины, двое друзей, ещё какие-то люди. Умирал он тяжело и беспокойно. Пытался встать, бормотал что-то бессвязное. Полина стояла у двери и смотрела. Отец заболел в начале зимы. Перед Новым годом его положили в больницу. В конце апреля привезли домой и в квартиру завели под руки. Он ничего не говорил, только часто дышал, как пёс на жаре. Его уложили на кровать. И с тех пор он ни разу не встал. Но за несколько минут до смерти стал куда-то рваться. Его держали, пока не затих. По-слоновьи топоча, прибежала тётя Люся, повалилась на четвереньки посреди комнаты и завыла.

– Ещё нет, – сказал кто-то.

А спустя короткое время:

– Всё.

Этого Полина не видела. Только слышала. Она закрыла глаза. Тётя Люся выла, но, кажется, больше от усталости, чем от горя. Плакали бабушка и дедушка. Кто-то вздыхал, будто ему не хватало воздуха. Раздался голос матери:

– Полина, подойди.

Она не могла пошевелиться.

Мать крепко взяла её за руку и подвела к телу. Не выдержав, Полина открыла глаза. И вдруг поняла, что ничего страшного нет. Перед ней лежал всего лишь пустой и бездушный манекен.

– Прощайся, – сказала мать строгим голосом.

– Прощайте, папа, – пробормотала Полина.

И сама не поняла, почему назвала отца на «вы». Но назвать покойника на «ты» язык не повернулся.

– Поцеловать надо, – сказала какая-то сволочь.

– Поцелуй, – сказала мать. – В лоб. Не в губы.

Полина замерла. Она испугалась, что сейчас мать схватит её за шею и начнёт пригибать к мёртвому лбу, но та не стала этого делать.

– Ладно, иди к себе.

Потом были похороны. И поминки с большим количеством водки. Тётя Люся сняла тапок и стала бить себя по лицу. Её никто не останавливал. Мать не плакала. Но смотреть на неё было жутко.

Лето в тот год так и не наступило. Сразу после весны пришла осень. Дожди не прекращались. Полина почти не выходила из дома. Сидела у окна и смотрела на дорогу с большими лужами цвета какао. Тётя Люся зачем-то переехала к ним жить. Она и споила мать окончательно.

Через полтора года из захламлённой, провонявшей перегаром и табачным дымом квартиры Полину забрали к себе бабушка и дедушка, родители отца. Они жили в большом городе с миллионным населением. Там Полина окончила школу, потом университет. Устроилась работать, переехала от стариков в съёмную однушку на окраине. Вскоре с ней поселился симпатичный, но глуповатый парень по имени Артём. Бывший однокурсник. И, возможно, будущий муж. Он был неплохой, разве что храпел. Правда, Полина и